– Яльмар…
– Нет, скажи, ты её трахаешь?
– Яльмар, перестань! Какого чёрта? Это совсем другое. Я… потом объясню.
– Тогда я вовсе ничего не понимаю. Вот что, Жуга, я человек простой, давай начистоту. Всё это дурно пахнет. Думается мне, не ты всем этим верховодишь, только потому я тебе ещё помогаю. Я перед тобой в долгу, ты знаешь, и деньги тут совсем не при чём. Этот эльфский выкормыш сам по себе хитрая гадина, не смотри, что он мальчишка. Может, он и хорош, но каждый раз выслушивать от него всякую дрянь я не хочу. Не желаю. Ему придётся придержать язык, так и скажи. Ох, Жуга, Жуга, чует моё сердце, что-то крутится не так. И ты какой-то не такой стал. Сидишь на месте, нет чтоб выйти поразмяться, погулять, кровь разогнать, баб потискать… Как старик, в самом деле.
– Да что вы, сговорились все, что ли, мне душу скрести?!
– Ну, ты не сердись, я ж не со зла. Конечно, жаль Линору, славная была девчонка, но ведь не одна она на свете! Что ты хочешь этим плаваньем добиться? На хрена тебе вся эта игра, зашиби её Мьёльнир?
Травник обхватил голову руками.
– Не знаю я. Не знаю. Просто… Так надо. Иначе нельзя. А на Телли ты напрасно грешишь – он совсем не такой, каким кажется. Я… Я тебе потом объясню.
– Потом, – вздохнул варяг. – Всё у тебя теперь «потом», ничего нет, чтоб сейчас. Устал я, Лис. Забегался. Прости, что в душу лезу. Друг ты мне ведь, как-никак, от смерти спас. Да наплевать мне на твою игру и на этих городских! Ради тебя плыть согласился. И-эх, ладно. – Яльмар хлопнул себя по коленям. Встал. – Готовь своих драконов, эльфов, троллей, Хёг с тобой. Будем отходить, пока вода не встала. Ежели чего, на островах найдём себе людей. Посмотрим. Может, повезёт. Посмотрим.
– Так значит, выходим? – травник поднял голову. – Когда?
– Завтра.
Дома близ «Пляшущего Лиса» стояли узким коридором и, как всегда, когда дул ветер с севера, своеобразная «труба» усиливала его порывы многократно. Когда Золтан поменял название корчмы, то заказал и соответствующую составную вывеску, довольно точно срисовав по памяти лису с меча у травника. Жестянщик тоже поработал на совесть, и сейчас, когда прорезное железо гремело и раскачивалось на ветру, казалось, будто лис действительно отплясывает некий странный танец с поклонами и приседаниями. Отсюда, с крыши, этот грохот слышался особенно отчётливо. Было холодно. Над Цурбаагеном зависла сизая морось, почти неощутимая, но вместе с ветром пробирающая до костей. Жуга придвинулся к трубе, прошёлся пятернёй по волосам. Ладонь была мокра. Всё было мокрым вокруг, и одежда, и труба, и черепица. Он помедлил и накинул капюшон. Наткнулся пальцами в кармане на фигурку воина, достал её, вгляделся в тонкие черты. Пальцы гладили гладкую кость, ощупывали, узнавали. Он поднял взгляд и задумался.
– Далеко же ты забрался, Золтан, – пробормотал он. – И я вслед за тобой… А теперь должен плыть ещё дальше.
Он был один. Он хотел успокоиться. Тил, видимо, не зря сюда карабкался, чтоб предаваться размышлениям – на крыше думалось легко и быстро. Столь узкое при взгляде снизу, небо раскрывалось в первозданной красоте. Приглядевшись, травник различил в темнеющей дали верхушку мачты яльмарова кнорра и в который раз почувствовал, как по спине прошёлся холодок. Жизнь снова оставалась за спиной, впереди же была неизвестность. Он до сих пор не мог поверить, что буквально через ночь отправится в море. Прошло немало времени с тех пор, как он оставил горы и спустился вниз, добравшись в своих странствиях до городов в холодных нижних землях древних фризов и батавов. Путь был неблизок, дважды он ходил от моря в горы и обратно. Но к городам привыкнуть так и не сумел. Теперь же приходилось привыкать к ещё более изменчивому и непонятному миру кораблей и мореходов. Чем это могло закончиться, оставалось только гадать.
За размышлениями травник не заметил, как пробило десять. Флюгер на соседней крыше отрывисто скрипнул – ветер снова поменял направление. Вода в каналах пришла в движение. В низовьях открылись шлюзы, наступающий прилив уносил в море мусор и нечистоты. Чьи-то быстрые шаги простучали по брусчатке мостовой и затихли. А через несколько минут слуховое окно распахнулось со стуком и оттуда высунулась голова Вильяма.
– Жуга! – крикнул он. – Там это… Тил…
Он ещё говорил, а травник уже сорвался с места, на ходу вытаскивая меч.
– Как ни крути, а получается, что нечего мне здесь делать. Одними песнями ведь сыт не будешь. Зимой народ на угощенье скуп – праздников мало, свадьбы отгуляли, на рынке холодно, а я не хамелеон, чтобы питаться воздухом. – Вильям вздохнул и придвинулся поближе к собеседнику. – Ну сам посуди. С одной стороны, конечно, в Англию мне надо. Но с другой – зима, шторма и прочее. Можно, правда, махнуть в Гейдельберг, в академию, и переждать хотя бы до весны. Но ведь всё равно понадобятся деньги, чтобы заплатить за проезд, а норвег может и бесплатно довезти… если, конечно, Жуга за меня попросит. Хм. А чего ради он будет за меня просить? Вот как ты думаешь, он будет за меня просить? Вот и я думаю, что не будет.
Он помолчал, задумчиво потеребил себя за уголок воротничка. С неудовольствием отметил, что тот уже давно утратил изначальную белизну, и опустил свой взор к столу, где на листе бумаги темнели два катрена недописанного сонета. Вздохнул и отложил перо. Мысли его поменяли направление.
– К Гертруде бы не худо заглянуть, – мечтательно пробормотал он, – проведать, как она. Опять же Тил… А ведь ещё, подумать если, страшно интересно, что со всеми будет, если доплывут, и чем закончится игра? Такое можно было б потом написать, такое… Эх, увидеть бы! И все молчат, не говорят, что происходит, как будто все они сошли с ума. И заплатить им нечем, чтоб с собою взяли. Да и плыть всё-таки страшно… Ах, Гертруда, беды, когда идут, идут не в одиночку, а толпами… Толпами… Хм! – он вдруг схватился за перо и зачеркал им по бумаге, но через минуту вновь откинулся на стуле, кусая кончик пёрышка; взор его сделался рассеян.